Chapter Text
Оглядываясь назад, он мог с уверенностью сказать, что Истина, как и Врата у каждого алхимика свои, если не считать Врат планеты. И даже когда они с Алом совершили то проклятое преобразование, ставшее поворотной точкой в их жизнях – они видели Истину по одиночке. Но главное – это всегда придурок Истина, с которым невозможно договориться, упросить или умолить, поэтому Эдвард не понимал, на что на самом деле рассчитывает женщина перед Вратами. Не говоря уже…
- Ты не можешь отдать то, что не принадлежит тебе.
Именно, поэтому человеческие жертвы в алхимии используются иначе, а не как у сумасшедших культистов, с которыми ему довелось столкнуться в западных странах. И если бы она пыталась воссоздать фальшивый философский камень, Эд еще мог бы понять, что происходит, но та отнеслась к Истине как к богу или демону, которому можно принести жертву напрямую, чтобы получить желаемое. Сумасшедшая дамочка решила, что бывший Стальной алхимик – видевший Врата чаще любого ныне живущего человека – самая подходящая жертва и сумела похитить его, пользуясь тем, что в родном Ризенбурге он всегда ослаблял бдительность. Условный рефлекс, который не смогли подавить годы армейским псом, бесполезным странником и человеком, которому приходится учиться жить без алхимии.
- Но он же здесь, он же прямо здесь, у меня получилось! – у женщины началась натуральная истерика, которой Истину было не пронять. Но Эдварда настораживало, что ублюдок не улыбался.
Всякий раз, как Эд оказывался перед Вратами, всегда, когда имел дело с безликим существом, у того была широкая злая улыбка. Собственно, только она у него и была, вместе с очертанием мужской человеческой фигуры, но не более. Сейчас силуэт был скорее женским, а вечно бесящей улыбки вообще не было и Элрика это почти пугало: почти потому что его уже мало что уже могло напугать, слишком многое успел увидеть и пережить. Пока чокнутая сходила с ума на коленях перед Вратами, Эдвард осмотрелся, понимая, что ему не нравится не только то, что его попытались принести в жертву как барана – второй раз уже! – но и вообще все, что он видит. Белое, пустое пространство было покореженным, иного слова и не подобрать. То здесь, то там возникали и исчезали черные трещины в воздухе, словно само пространство кто-то или что-то пыталось сломать. Эду это совсем не нравилось, как и то, что без своих Врат у него не было способа вернуться домой.
- Я должна вернуться, я же заплатила! – причитания прервал нечеловеческий вой.
Пока он осматривался, Врата открылись и вылетевшие оттуда руки разорвали женщину на части и затянули внутрь. Эдвард похолодел: годы назад он видел, как так же исчезает его брат. Альфонса удалось вернуть, обменяв руку на шанс привязать душу к доспехам, ибо это все, что у него было под рукой, но есть ли кто-либо, кто попробует спасти эту ненормальную? И если Истина взял плату всей ее сущностью, то что в итоге получится? Это было так далеко от равноценного обмена, который проповедовал безликий ублюдок, что Элрику захотелось разбить ему отсутствующее лицо. Жаль, он никак не мог этого сделать.
- Как мне вернуться? – судьба этой женщины вне его контроля и Эдварду лучше сосредоточиться на собственном спасении, ему надо вернуться домой, к обеспокоенному брату, Уинри и бабуле. Морально приготовившись к несуществующему торгу, он продолжил. – Что ты заберешь взамен на возвращение?
Истина по-прежнему не улыбался, но то, что должно быть его лицом, развернулось к Эду, будто впервые заметив его присутствие. А после ублюдок пожал плечами.
- Эй, я вообще-то здесь не по своей воле! – он возмутился, но не слишком всерьез.
Мустанга тоже затащили к вратам силой, это не помешало Истине забрать его зрение, пусть после Марко и вернул его с помощью камня. У Эдварда все еще есть три родных конечности, пять чувств и искусственная нога, хотя вряд ли она зачтется при расчете. Что у него заберут?
- Но ты здесь, – отрезал Истина.
- Что она вообще пыталась сделать? – попробовал пойти другим путем, потому как "мне надо вернуться, мне надо вернуть его" можно трактовать по-разному.
- Хотела вернуться в прошлое.
У Эдварда отвисла челюсть. Вернуться в прошлое невозможно, они все взаимосвязаны, вернуться все равно, что отменить все то, что случилось после желаемой даты, это очевидно не по силам никому вообще, даже Гном в колбе до такого не додумался! Впервые с момента его появления Истина довольно оскалился.
- Ты поумнел, алхимик.
- Я больше не алхимик, – рявкнул в ответ Элрик, потому что таким тоном и от этого существа задетое болело сильнее.
Он ни секунды не жалел о своем решении, брат был важнее всего в его жизни, но иногда, когда его вспоминали как народного алхимика, как героя, ему хотелось закричать, чтобы они перестали. Он просто человек, всегда был им, всего лишь дураком, замахнувшимся на невозможное. Но втолковать это сумел лишь близким, остальные… он предпочитал не иметь с ними дела, даже когда его узнавали.
- Верно, – просто ответил Истина, никак не реагируя больше на его выпад и не отвечая, что, черт возьми, может сделать Элрик, чтобы вернуться. Что ему, ждать, когда Ал узнает о его пропаже, начнет поиски и каким-то волшебным образом узнает, что "бедовый" старший брат застрял в проклятом нигде, и вытащит его отсюда?
По-видимому, другого варианта у него нет. Придурок Истина, похоже, вообще не собирается что-нибудь сделать, слишком занятый непонятными трещинами. Что это вообще такое?
- Разлом, – так же просто ответил Истина.
- Что, твой мир разрушается? – с ехидцей уточнил Эд и опешил, когда в ответ получил кивок. – Как? Что произошло? Как это исправить?
- Не знаю.
Ладно. Отлично. Дело было плохо в худшем смысле из возможных, раз даже нахальный безликий ублюдок не знает, как восстановить место, где он обитает. И настолько этим потрясен, что просто отвечает на вопросы Эдварда, не требуя платы. Что Элрик вообще знает об этом месте? Кратко: за Вратами скрыто абсолютное знание, человек оказывается перед ними, когда лезет в невозможное и запретное. Истина играет роль привратника и судьи, забирая что-либо в наказание за попытку играть Бога.
Некоторые воспринимают наказание как плату за вложенную в голову информацию, и хотя этот процесс Истина вроде контролирует, в итоге, ты просто выгребаешь что-то, когда тебя протаскивает сквозь Врата обратно – и этот процесс не каждый переживет. Но полученная информация может быть бесценна: знание, как привязать душу Ала к доспехам, он получил именно здесь, когда ему в голову буквально впихнули пласт понимания алхимии, мира и связей между всем сущим. На фоне всех знаний за Вратами это капля в океане, но даже это превосходило знания подавляющего большинства алхимиков. Если эта прослойка между Вратами и реальным миром разрушится…
- Все в одном и одно во всем, – прошептал он в полной тишине, даже трещины на мгновение перестали появляться. – Когда это место разрушится, мы все станет частью того, что за вратами. Всем и ничем одновременно.
Все будет кончено.
Эдвард уронил голову на руки, будто стараясь физически впихнуть в голову мысль о настоящем, не выдуманном разными паникерами конце света, потому что именно этим и будет поглощение Вратами реального мира. Он помнил, как сам ненадолго там оказался, сколькими кошмарами это обернулось, и еле дрожал от ужаса, что мог там остаться. В компании всего остального мира лучше не будет, от этой мысли только тяжелее.
- Эй, Истина, – он не поднимал голову. – Это случилось из-за Гнома в колбе?
- Да, – просто ответил придурок.
Проклятый гомункул! Когда ублюдок силой открыл Врата Земли, он, получается, ослабил границу между тем, что за Вратами, и реальным миром и Истина, привратник или Бог, или кто он там на самом деле, просто не может больше удерживать двери запертыми. Вернее, удерживает пока что, но судя по происходящему в преддверии, это скоро закончится. Как это исправить?
Эдвард засмеялся. Он снова совершает ту же ошибку, мнит себя кем-то большим, чем человек, кто может взять и решить задачу такого масштаба! Когда же он поумнеет, даже Истина только и делает что латает появляющиеся трещины, что может сделать человек, даже не алхимик больше?! Только что ему напомнили, как опасно мнить себя Богом, женщину разорвало мгновенно, так почему он все еще думает, как исправить ситуацию?
Эдвард замер. Может быть, ответ не "как". Может быть, только может быть, ответ не "как", а "когда". Он не сможет такого сделать, но вероятно сможет Истина?
- Эй, Истина, тебе же не нравится происходящее? – безликий развернулся к нему всем телом. – У меня есть идея…
* * *
Пробираться тайком по собственному, давно сожжённому дому было все равно, что идти по костям своих предков: почти физически больно, удушающе стыдно и совестно. Он знал в родном доме каждый угол, каждую царапину на деревянной двери, каждое пятно стертой краски на стене. Он сжег здание, но память мучила его годами, подбрасывая картины беззаботного детства, и он, даже умирая, мог бы с легкостью вспомнить все детали, возникни такая мысль. Но теперь он шел по дому и чувствовал, как горечь начинает душить его изнутри.
"Ты отдал Врата ради брата. Ты готов отдать брата ради мира?"
"Что значит отдать?!"
"Ты не сможешь ничего изменить без алхимии. Тебе придется ее вернуть и заплатить за это всей своей жизнью".
"Всего лишь моя жизнь? Я согласен!"
И он, наверное, не жалел, осознав с опозданием, почему Истина был уверен, что он не догадался, что отдает, и даже без оплаты поделился с ним пониманием, но столкнуться с последствиями лицом к лицу было больно во всех смыслах этого слова.
Отдать всю жизнь.
У Ван Хоэнхайма и Патриции Элрик был лишь один сын, Альфонс, а Эдварда Элрика никогда не существовало, хотя единственное время, когда Истина смог его вернуть – время нужное той женщине, конец мая тысяча девятьсот десятого года. Кого бы она ни хотела спасти, у Эда не было шанса этого сделать: чтобы не повторилась ее попытка вернуться в прошлое, она умрет сегодня вместе с этим человеком. А еще чтобы у Эдварда было "место в пространстве", в которое можно впихнуть не существовавшего человека. Запутанное объяснение, но ничего лучше из Истины вытащить не удалось. Эд бы посочувствовал несчастной, честно, но не до этого ему, совсем не до этого.
Эдвард шел по дому, в каждой детали подмечая, насколько он другой, точно такой же и совершенно другой. Не было его рисунка на стене коридора, когда он впервые взял в руки мелки и не придумал ничего лучше, чем намалевать на стене что-то непонятное, а мама не стала закрашивать. Не было его алхимических поделок, которые мама бережно хранила с самой первой попытки, только поделки Ала – и те были другими. Не было царапин и сколов на старом стуле, которые остались после того, как они с Алом на нем навернулись. Альфонс всегда был милым и послушным ребенком, редко шалил, а без его дурного влияния и вовсе был пай-мальчиком.
А пай-мальчики не совершают человеческую трансмутацию.
Эд сглотнул. В этой жизни, жизни, где его нет, Альфонс Элрик в проклятую ночь будет спать в доме своего опекуна Пинако Рокбелл, а не исчезнет с криками за Вратами, очнется стальными доспехами и побежит к ближайшим друзьям семьи с истекающим кровью старшим братом. Альфонс Элрик отставил алхимию в сторону после смерти матери и всерьез увлекся медициной, что после случившегося и под опекой Рокбелл было неудивительно. Эд всегда знал, что это он виноват в пяти годах ада Ала, несмотря на все заверения младшего брата, что тот сам пошел на нарушение запрета, но получить прямое подтверждение было равнозначно протыканию насквозь арматурой, только больнее. Альфонсу лучше без него. Да и Рокбеллам лучше без него, меньше тревог уж точно. Поэтому он не станет здесь оставаться.
Сборы пришлось проводить медленно, потому что, разумеется, ничто в его жизни не может быть просто, никому нет дела, что ему будет непривычно с одиннадцатилетним телом пытаться остановить гребаных гомункулов! Но иного варианта не было, в его душе остались "метки", привязки к временному потоку, а в десятом году ему было лишь одиннадцать. Еще один нюанс – его никогда не существовало, поэтому хоть он и нарушил запрет, он не мог его нарушить, что было частью серии сплошных парадоксов, которые не способствовали возвращению в прошлое, но мир был в настолько раскачанном состоянии, что Истине удалось его пропихнуть.
Плюсом было то, что без нарушения табу он остался со всеми конечностями и ему не нужно бегать кругами, разыскивая деньги и приличного механика в Рашвелле, потому что ни за что на свете он не приблизится больше к Рокбеллам. Ну. Может быть, потом. Когда на нем не будет задачи освободить души, заключенные в философских камнях, отправив тем самым Гнома за Врата, где он уже никому не навредит. Ему еще надо придумать, как именно это сделать. Предстоит изучить алхимию Сина, теорию он уже знал благодаря Алу с Мэй, но никогда не было шанса попробовать, кроме как теперь, а для работы против Гнома ему потребуются немалые знания, часть которых безликий придурок вколотил в него очередным протаскиванием сквозь Врата. Надо ли ему отправиться в Син и найти там кого-нибудь, кто научит его большему, или…
Журналы Хоэнхайма.
Тогда они в Алом концентрировались на человеческом преобразовании, но в записях отца немало полезного, не зря же он стал Мудрецом с Запада, которого так почитают в Сине. На основе его учения, знаний уничтоженного Ксеркса и Гнома в колбе, Син создал свою альмедику. Осталось понять, как быстро и эффективно впихнуть знания себе в голову за ночь, не обращаясь к Вратам.
- Надо бы поблагодарить учителя за ее уроки, но увы, она уже меня не знает, – бухтел Эдвард, обустраивая временное убежище в лесу. – Или тех мудаков, из-за которых пришлось учиться выживать в лесу без алхимии, потому что им приспичило почесать меня ножами, но им я точно благодарностей не передам.
Конечно, ничего он за ночь не смог бы сделать, но план приблизительный у него уже появился. Был бы Ал, назвал бы план идиотским, но был только Эд, потому план назван гениальным: устроиться в лесу недалеко от Ризенбурга, выживать в диких условиях охотой и рыбалкой, периодически устраивая набеги на собственный дом за книгами, которые ему надо прочесть и скопировать. И главное не попасться никому на глаза, потому что ребенок без взрослых и каких-либо документов – это прямая дорога под присмотр государства, а Эду этого и в прошлом хватило.
Хорошо, что Ал после смерти матери живет с Рокбеллами, и дом стоит пустым и запертым. Плохо, что внутри пыль, на которой он рискует оставить следы, и ему нужен свет, который могут заметить люди, потому что пробираться днем он бы не рискнул, оставляя для вылазок самое неудобное время – за час до рассвета, когда спать хочется неимоверно. Ничего, за неделю привык, а ко второй придумал не только круги для бытовых мелочей, но и даже для заметания следов. Хорошо еще, что тепло было, иначе ему бы еще и с этим пришлось бегать возиться, а так даже вырытая алхимией землянка была хорошим убежищем. Особенно удобно было закопаться в ней еще глубже, временно закрыться и позволить себе прокричаться, потому что в глубокой, закрытой алхимией норе никто не услышит. Не узнает, как, оказывается, тоскливо смотреть со стороны на младшего, такого счастливого брата, их подругу детства, еще не перемазанную по самые уши в машинном масле, и бабулю, значительно менее уставшую и напряженную, чем он помнил. Семья, которой он лишился, когда убедил Истину отмотать время назад, разрывая ткань реальности еще больше.
"Мир все равно на грани уничтожения. Либо рискнем и восстановим, как было, либо проиграем и умрем быстро!"
"Тебе нечем расплатиться".
"Тебе есть чем".
И это было безукоризненно нагло, абсолютно невозможно и – единственным выходом. Истина, каким бы засранцем не был, тоже все понимал, пусть и не признавал, поэтому согласился помочь Эдварду вернуться назад во времени, чтобы он остановил Гнома до Обещанного дня. Это был риск: если бы уже нарушенный баланс мира не выдержал, прослойка между Вратами и реальным миром прорвалась окончательно, и они получили бы тот исход, который хотели бы избежать. С другой стороны, именно эта возникшая неуравновешенность и позволила в итоге путешествие во времени, в нормальном состоянии невозможное даже с помощью Истины. Впрочем, кажется, безликий придурок задолбался чинить свой дом и предпочел, как Эд, решить все разом. Я это ты.
- Хорошо, что синский письменный не сильно изменился за прошедшие века, – бурчал Эдвард, продираясь в записях отца, потому что почерк у них, видимо, наследственное проклятие.
У Эда хотя бы есть оправдание в виде протеза: пришлось за год натренировать не-основную руку для сдачи письменного экзамена. Мустанг все равно регулярно ворчал из-за его отчетов, пока лейтенант Хоукай не взялась всерьез, потому что читать эти бумажки не только полковнику. А с такой дамой как лейтенант не спорит никто в своем уме, потому Эдварду пришлось в рекордные сроки превратить свои торопливые каракули в нечто читаемое абсолютным большинством. Под немигающим прицелом ее глаз его гениальность, кажется, достигла своего максимума, и отчеты стали попадать на стол полковника во вполне приемлемом виде, раз старший лейтенант ни разу не решила повторить курс чистописания. Хоэнхайму бы такой точно не повредил.
А самому Эду не повредило бы думать, прежде чем делать: сколько всего они сожгли в прошлый раз? На стене в кабинете висел круг для создания философского камня, но Эд его не запомнил, а ведь мог продраться сквозь записи папаши и давно понять, какой бардак происходит в мире и Аместрисе. Чудовищный план, из-за которого последний ксерксианец и покинул жену и двоих детей – в надежде остановить план гомункула и защитить семью. Вышло в итоге так себе, раз Эду пришлось вернуться в прошлое, чтобы разобраться с тварями, но Хоэнхайм старался. Другое дело, что Эдвард так и не принял, что отец ни разу с ними не связался, хоть какой-то весточки, что он жив – впрочем, что ходячему философскому камню сделается – что помнит о них, что мать не зря его ждет, даже если дождалась лишь после смерти. И то, что после битвы с Гномом и возвращения Ала Хоэнхайм ушел, не попрощавшись, не добавляло ему очков.
Неважно.
Это все в прошлом для него и никогда не существовало для всех остальных, потому думать об этом бесполезно, лучше определиться с дальнейшими планами. Он прочел и законспектировал важное из журналов Хоэнхайма, но все еще не покинул Ризенбург, сомневаясь с выбором направления. Одинокий ребенок, шляющийся где попало – рецепт для беды, это-то он точно усвоил, но и искать себе сообщника среди взрослых было затруднительно. Кто вообще ему поверит и согласится поставить на кон все ради мира?
Мустанг бы поверил. Не без доказательств, конечно, но Эдвард помнил о прошлом достаточно, чтобы ему было чем убедить Огненного алхимика, что мир катится к черту в пасть. Но он не мог обратиться к Рою, не тогда, когда помнил, через что пришлось пройти полковнику из-за плана Гнома. Эдвард не простил себе гибель Хьюза и не позволит себе снова привести Маэса к смерти, Грейсию к вдовству, а Элисию – к сиротству. И с остальными не лучше, инвалидность Хавока, перерезанное горло Ризы и слепота, чудо, что все вернулось на круги своя – они все прошли по краю, вся команда, которую придурок так любит и ценит. Если в этот раз вред окажется непоправимым из-за изменений Эда, он поломается без возможности восстановиться, поэтому полковник отпадает, Эдвард, скорее всего, его даже не увидит в этой жизни. Зачем бы тому оказываться в Ризенбурге, если никаких записей о взрослых алхимиках в крошечной деревне не будет?
Мысль отдавала болью, но Элрик ее подавил почти легко, так же как давил воспоминания об Альфонсе, которого никогда не обнимет и не услышит от него укоризненное "братик", когда Эдвард делает что-то необдуманное. Как память о Уинри, которая никогда не швырнет в него гаечный ключ, потому что он поломал ее труд, хотя это дало ей возможность усовершенствовать автоброню. Как любые фантомные ощущения семьи, которой у него больше нет.
Неважно. Ему все еще нужен взрослый сообщник и воспоминания о Мустанге дали ему ответ.